Сегодня часто пишут о повести Михаила Афанасьевича Булгакова «Собачье сердце», хочу поговорить о ней и я.
На мой взгляд, в повести поднимаются две темы: вопрос ответственности Творца за своё творение, и тема природы человека.
Давайте посмотрим повнимательнее. В роли Творца в повести представлены две стороны — это профессор Филлип Филипович Преображенский, а так же молодая советская власть.
Профессор Преображенский создаёт человекоподобное существо путём пересадки гипофиза балалаечника Клима Чугункина, убитого во время поножовщины в пивной «Стоп-сигнал», псу Шарику. Но затем профессор отказывается от ответственности за своё творение, Шарикова. Он никак не занимается результатом своей деятельности, и даже не считает его полноценным человеком. Все это послужило причиной того, что низменная, животная натура Шарикова берёт верх — и в этом есть вина Преображенского, принявшего созданное им существо, как должное, и занимавшегося воспитанием новой личности только на внешнем плане — учись вести себя за столом, правильно держи вилку и т.п.
Другой «творец» — это советская власть, представленная, иносказательно, в лице Швондера. Несмотря на свою вульгарность и глупость, Швондер неплохо управляет жилотоваществом. Да, Преображенский возмущается, что новые жители «Калабухова» воруют калоши, зачем-то убрали ковёр в парадной, развесили сушиться мокрое бельё — однако профессор забывает, что эти люди раньше, в лучшем случае, жили в рабочих бараках и не обладают тем же уровнем личной культуры, что и Филипп Филиппович. При этом в их «пропавшем» доме натоплено и «по трубам журчит вода».
Да, Швондер во многом отвественнен за дальнейшее «оскотинивание» Шарикова — но он хотя бы занимается им, пытается достать ему жильё, вписывает на его имя документы, находит ему работу в Подотделе очистки…
Но Преображенский не даёт Шарикову (которого, вообще-то, вроде как должен воспитывать именно он, Филипп Филиппович) возможности стать вполне человеком. Он и Борменталь пытаются его убить, а потом проводят обратный эксперимент, сделав Шарикова Шариком. Если один творец (Преображенский), не сумев обуздать творение, фактически его уничтожает, то второй творец (Швондер) — пытается (пусть неуклюже и неудачно) сделать из Шарикова что-то путное. Творец-Преображенский (интеллигенция, отображающая старый, отживающий своё мир) старается держать пса-Шарикова (люмпенизированный пролетариат) в узде, а когда у него это не получается — пытается его уничтожить. Творец-Швондер (РСФСР) берётся за дело люмпена Шарикова; да, нельзя сказать, что Швондер не использует Шарикова, его мотивы не бескорыснты — но он хоть пытается сделать из замордованного животного с ошпаренным боком человека. Преображенский изначально относится к Шарикову как к животному и презирает его, а Швондер- как к человеку, нуждающемуся в его помощи.
Мне кажется, что автор стремился показать не то, что некоторые слои общества — Шариковы — похожи на дворовых собак, а хотел продемонстрировать, как влияние революционных процессов в обществе заставляет безродных дворняжек в человеческом обличье задуматся о своём месте в этом мире. Шарик — озверевший пёс, кусающий своего творца за руку. Но осознать себя псом в людском обличии заставил его именно Преображенский. И в итоге, интеллигент-Преображенский хочет, чтобы мужик-Шариков остался именно псом — бестолковым, но милым и угодливо лижущим кормящую его руку. А вот процесс превращения в человека всегда болезненен и не обходится без эксцессов и разорванных в клочья совиных чучел и задушенных кошек. Потому что быть псом и знать, что ты и впредь будешь псом — просто. А вот быть человеком очень, очень больно и трудно.
Главным действующим лицом повести является интеллигенция, в лице профессора Филиппа Филипповича Преображенского. Этот выбор не случаен — именно русская интеллигенция была идеологом всех русских революций — восстания декабристов, революции 1905-го года, Февраля и Октября 1917-го. Интеллигенция всегда пыталась воспользоватся плодами революций (не только в России); она же первой и открещивалась от своего детища. В это смысле профессор Преображенский очень показателен в качестве лика русской интеллигенции. Он первым хотел перемен; в тексте повести он плохо отзывался о старой знати — он ему так же чужда и противна, как пришедшая на штыках масса пролетариата. Преображенский — типичный российский либерал: до революции ему не нравилось жить при царе; после революции его не устраивает жизнь при большевиках. И те, и другие лезут в его дела, ходят по *его* коврам в калошах и требуют себе прописки и комнат в его мирке. Преображенский-интеллигент был интеллектуальным авторитетом за спиной у революции; он очень неплохо живёт при новой власти — дружит с влиятельным партийным руководителем, имеет богатую клиентуру, проводит подпольные аборты, может выезжать за рубеж на симпозиумы и семинары. Он не был «ранен на колчаковских фронтах» — он сохранил и даже преумножил все свои блага, при этом ничем не пожертвовав. Но при этом Преображенский-интеллигент постоянно ноет и шельмит новую власть — нынешнюю власть. В повести недвусмысленно говорится, что Преображенский-интеллигент хочет, чтобы мужик-Шариков мёл трамвайные пути и обслуживал его, Преображенского; при этом ему не важно, будет ли приставлен к мужику царский городовой или советский милиционер. Интеллигенция из конструктивной, моральной и авторитетной силы, помогающей легитимизировать и оформить претензии новой власти на господство, неизбежно превращается в паразита, подтачивающего власть изнутри и ждущую нового «носителя» — чтобы цикл смог повториться.
Как я уже написал, важность проблематики романа — это ответственность человека, пытающегося уподобится Творцу (будь то через буквальное создание жизни, или за создание государства, нового класса, «нового человека» и т.п.). Хотя автор не согласен как с Преображенским, так и со Швондером, невозможно не отметить, что modus operandi Швондера предпочтителен — это хотя бы признание ответственности, готовность нести крест (в данном контексте, этим крестом является разрушенная страна, только что пережившая мировую войну, две революции, гражданскую войну и интервенцию). Отказатся от творения, создать его и пустить всё на самотёк — как зачастую характерна эта модель для современных «цветных революций», которые приводят к краху государственности вообще, и к низведению стремящихся выжить людей до уровня Шариковых! Уж лучше читать переписку с Каутским и отлавливать бродячих кошек!
У Преображенского есть много общего со Швондером (хотя сам Филипп Филиппович в этом никогда бы не признался). Оба ненавидят и презирают другой класс (Преображенский — пролетариев, Швондер — интеллигенцию); оба предьявляют права на свой маленький, устоявшийся мирок (квартира профессора и «Калабухов«); оба борятся с разрухой (один — поддерживая стерильный, закрытый от «Шариковых» и людей в калошах мирок, второй — устраивая репетиции хора, летучки, собрания, уплотняя квартиры). Наконец, их роднит поверхностность, узость взглядов и эгоизм: интеллектуал Преображенский не способен понять, что в мире кроме его персоны есть и другие люди, «какое ему дело до немецких оборванцев и крестьян в Испании?», а Швондер не способен признать, что есть люди, для которых его идеалы построения коммунистического будущего окажутся чуждыми и дикими.
Роль Швондера в судьбе Шарикова трагична, хоть сам Швондер и не вызывает к себе особой симпатии. Он сам не видит (не способен увидеть), что не может научить Шарикова быть полноценно развитым человеком. Но другого ориентира у Шарикова нет! Швондер делает в разы больше, чем профессор Преображенский, для очеловечивания бывшего пса-но при этом он не понимает, сколь бережная и кропотливая работа для этого потребуется. Поэтому, резкие, животные черты в характере Шарикова, его несносность, лишь проявляются яснее. Ироничнее всего-то, что для Шарикова врачом человеческой души (пусть и некомпетентным) оказывается именно Швондер — он борется за Шарикова-Человека, в то время, как Преображенский видит в Человеке-Шарикове лишь глупого пса. И одно это отчасти искупает все ошибки Швондера.
Как это не пародоксально, но общие черты есть и у Преображенского с Шариковым (хотя сам профессор никогда бы в этом не признался, разумеется). Филипп Филиппович приходит к внезапной, парадоксальной мысли: «…весь ужас в том, что у него уже не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которые существуют в природе». Шариков был таким не только из-за своего собачьего прошлого — быть животным как раз легче. Без воспитания и такта, используя лишь запугивание и отказывая человеку в ласке, нельзя надеяться на то, что мы получим нормальную личность. Человеком не рождаются, а становятся. Но у человека есть и способность изменится и преодолеть свою природу — но, к сожалению, Филипп Филиппович оказался неспособен это понять. Он видит лишь «самое паршивое сердце, какое есть в природе». Преображенский не понимает — отказывается понимать — что он сам ничем не лучше Шарикова, он ровно такой же зверь, но прикрытый шкурой воспитания и некого лоска. Преображенский регулярно нарушает закон, проводя подпольные аборты; в своих опытах легко преступает клятву Гиппократа, устраивая рискованные и сомнительные с точки зрения медицинской этики операции — например, вшивает яичники обезьяны одной из своих пациенток. Он покрывает педофила, обрюхатившего 14-тилетнюю девочку и потакает прихотям стареющих извращенцев, продлевая им молодость в то время, как в Германии умирают «голодные оборванцы». Он лицемерно говорит о недопустимости террора по отношению к живому существу, но сам же применяет его, запугивая Шарикова и манипулируя им, существом с сознанием ребёнка. Он нимало не смущаясь, подговаривает Борменталя на убийство Шарикова, а когда ему это не удаётся, обращает своё творение обратно в собаку. В груди Шарикова и Преображенского бьётся одинаковое сердце и они, в сущности, ничем не отличаются. Разница лишь в том, что из-за действий Шарикова пострадало несколько десятков бродячих кошек. А Преображенский был виновен в гибели вполне конкретных людей. Пусть «и не до конца научившихся завязывать штаны».
«Собачье сердце» предупреждает читателя о том, с какой осторожностью нужно начинать социальные преобразования, пусть и продиктованные благими намерениями. Так же оно предостерегает, что если довести человека до скотского состояния, то даже внезапные перемены к лучшему не сделают из животного человека, а лишь произведут испуганного и более опасного зверя. Но и оставлять замордованного тяжёлым трудом и бытом человека цепным псом — тоже не выход. А неприглядные стороны революции, на которые так часто пеняют Швондерам и Шариковым, на поверку часто последствиями опытов либеральной интеллигенции, которой при любом строе нужны послушные дворняжки, которые дадут себя препарировать и кромсать.
*Мнение рецензента является частным и может не совпадать со здравым смыслом, логикой и Вашими представлениями о прекрасном*.
